Куда девались ордена газеты «Известия»? Кто их украл?

9 мая – единственный день в году, когда мы надеваем ордена. Если они, конечно, у нас есть. Раньше таких дней было больше. Награды боевые и трудовые - это знаки доблести и геройства, к ним нельзя относиться без трепета и уважения, а тем более игнорировать. Но самый большой грех – срывать чужие ордена, уничтожая память о тех, кто их в свое время заработал

В этой связи мы снова задаем вопрос, куда девались три высшие государственные награды «Известий», почему они исчезли из логотипа газеты и с фасада исторического здания редакции на Пушкинской площади

И вообще, кому пришла в голову эта гадкая, аморальная во всех отношениях идея выбросить на свалку ордена некогда самой популярной в народе газеты, добытые потом и кровью предыдущих поколений журналистов.

Согласен, никто так не фальсифицирует историю, как те, кто ее пишут. Помню, в марте 2015 г. на встрече старых известинцев в Овальном зале на Пушкинской площади Василий Захарько подарил мне свою книгу «Звездные часы и драма «Известий». Я спросил его, почему на обложке нет наград. Где ордена?

Раньше было три награды – орден Ленина, орден Октябрьской Революции и орден Трудового Красного Знамени. Куда они девались? Не ты вешал, не тебе и снимать, не так ли? Но обласканный вниманием возбужденной тусовки Вася лишь горделиво улыбался и ничего не сказал в ответ.

Хотя, конечно, я и без того знал, что решение убрать ордена с логотипа было принято на том самом «историческом» первом заседании так называемой «редколлегии» 22 августа 91-го во главе с единогласно избранным – Игорем Голембиовским.

Что, собственно, и было исполнено на другой день с каким-то холуйским усердием, по-воровски и торопливо. Но в этой горячке забыли убрать лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Газета так с ним и вышла на другой день. Не дошли руки и до барельефа на новом здании, где изображения орденов сохранились и по сей день.

Тем не менее, вопрос остается. Как и Остап, недоумевавший, зачем Паниковский и Балаганов украли гири, так и я не могу понять, зачем эти авантюристы покусились на почетные регалии, заслуженные честным, великим трудом старших поколений за семьдесят лет, в том числе и в годы Великой Отечественной войны.

Что еще двигало этими людьми, кроме тупой злобы и лютой ненависти ко всему советскому, к тому государству, которое дало им всё, а они разрушали его с каким-то упоением и остервенелым восторгом.

И чем дольше живу, чем больше думаю о том, что в те переломные годы «Известия» сыграли какую-то особую, мистическую роль в отечественной истории, во многом предрекая или копируя судьбу всего государства.

Судите сами: родились почти одновременно – в 1917 г., жили одними заботами, делили горе и радость, боролись с врагом, праздновали победы и рухнули в одночасье, словно близнецы-братья. Случайна или нет эта навязчивая эзотерика в хронологии и бытописании двух субъектов?

Как так получилось, что в августе 91-го там и здесь всем заправляли «тройки». В ГКЧП - Янаев, Пуго и Крючков, у нас в «Известиях» - Захарько, Надеин и Друзенко. Чуть позже, 8 декабря в Беловежской пуще опять «святая троица» - Ельцин, Кравчук и Шушкевич. Наваждение или русская традиция?

Правда, к этому моменту в «Известиях» уже начались грызня. Пристяжных меняли, а экипажем железной рукой правил «князь Игорь». Разные, казалось бы, условия, политическая ситуация, цели и задачи антисоветской власти.

Но манера и принцип действия оставались прежними, без изменений – собирались втихую, ночью, словно лиходеи и злоумышленники, без лишних ушей и соглядатаев. А народу сообщали уже потом, как о свершившемся факте, то есть постфактум.

А знаете, как это было? Я хоть и находился тогда в Москве, слышал разные версии, но ничего не ведал о подробностях этой детективной истории. Есть смысл об этом напомнить еще раз.

Спасибо Васе, открыл глаза. Интересно, как в кино. Читаешь, словно новую повесть о «настоящем человеке» или того чище – о героях нашего времени. Другой бы на его месте молчал в тряпочку или врал безбожно, чтобы сохранить лицо.

А этот, святая простота, выкладывает всё, как на духу. Примитивизация рассудка как общественный недуг, меланхолия сознания, веление времени? А может, чего-то не договаривает...

Но это его право. В конце концов, за что боролись… А излишняя наивность – вернейший признак лжи. Во спасение или нет, это уже другой вопрос.

Оказывается, в тот день 19 августа это он всю эту кашу и заварил, вполне серьезно. Так и пишет:

«Ефимов в отпуске, Голембиовский в Японии, Боднарук на Селигере. Друзенко тоже в отпуске, хотя рядом – в Пахре».

Обычно я стараюсь широко не цитировать чужих авторов в своих работах, предпочитая их интерпретировать, но тут особый случай.

Выходит, что мне надо брать на себя инициативу в той схватке, которая сейчас развернется…»

И пошло-поехало.

«До появления Ефимова я решил на всякий случай заручиться мнением политических обозревателей, с которыми он обычно считался. Позвонил Кондрашову, затем Бовину, Матвееву, Гейвандову, Кобышу, попросил их заглянуть ко мне на третий этаж. Как сейчас вижу всех нас тоскливо глядевшими из окна на большую толпу людей, окруживших танк рядом со сквером на противоположной стороне улицы Горького, нынешней Тверской. Не знаю, не интересовался, кто о чем в те минуты думал»…

Судя по всему, речь идет именно о тех самых минутах, о которых говорил и я, вспоминая утро 19 августа в кабинете Б.А. Васильева, когда мы тоже стояли у окна, только этажом выше, и смотрели на улицу.

Но тут Вася немного загибает. Танков на Пушкинской не было, были БТРы. На улице Горького, у кинотеатра «Россия», Настасьинского переулка, о чем, собственно, и писал в те дни военный корреспондент «Известий» Николай Бурыга на страницах нашей же газеты.

Но Захарько говорит, что сам в армии был танкист и не мог ошибиться, поскольку лично подходил к танку на той стороне улицы и трогал его за мощную броню. Черт его знает, может и правда; у страха глаза велики.

А дальше он рассказывает, как сражался с Ефимовым, который к вечеру приехал в редакцию и все не хотел, такой-сякой, печатать воззвание Ельцина. Тут вдруг забастовали печатники в наборном цехе.

Они встали грудью на защиту свободы слова и наотрез отказались делать газету «без Ельцина». Во главе восстания стоял Витя Хромов, хороший парень с приятными манерами, большой любитель аквариумных рыбок. За годы моей работы в «Известиях» с ним мы выпустили, наверное, сотни номеров.

В первые годы мне как новобранцу довольно часто приходилось «ходить в караул», то есть дежурить по иностранному отделу или сидеть в цехе до звонка, оберегая свой материал, чтобы его не сократили вездесущие замы из других отделов, или не выкинули совсем из полосы.

Так вот, Витя, к моему удивлению, в тот исторический момент проявил несгибаемую твердость своих пролетарских убеждений и силу духа, не поддавшись на угрозы главного редактора Ефимова уволить и привлечь к уголовной ответственности.

Он стойко держал оборону, не подпускал к талеру штрейкбрехеров. А верстальщик Дима Бученков, рассказывали мне потом линотиписты, рванул не себе рубаху и крикнул: «Хоть расстреливайте!»

Почему именно в этот момент у этих уважаемых представителей рабочего класса взялась настоящая большевистская твердость и пробудилось классовое чутьё, ума не приложу.

В то время мало кто из нас вообще соображал, что к чему и куда катится колесо истории. Как, впрочем, и сотни миллионов граждан Страны Советов.

Только потом я узнал от того же Вити Хромова, что поднять знамя борьбы за рабочее дело надоумил их Вася Захарько. Это он поутру прибежал в цех и настропалил лидеров известинских тред-юнионов постоять за честь родного издания, за Россию-матушку и свободу до конца, чтоб ни в коем случае не отдавать наше светлое будущее в «грязные руки путчистов».

Моральную и агитационную поддержку обеспечила группа активисток с самого верху – с восьмого этажа, где располагался отдел писем. По штатному расписанию, он был самый многочисленный – около 40 человек.

Юмористы и пересмешники, каких всегда хватало в нашем творческом коллективе, ещё называли его «отделом писек». Наверное, потому, что работали там в основном женщины. В свое время Голембиовский был начальником этого «боевого отряда» редакции, имевшего тесную связь с миллионами советских читателей и добывавшего интересные, скандальные темы для актуальных выступлений или, как тогда говорили, для сенсаций.

Роль агитаторов и связных взяли на себя Марина Лебедева и Ирина Овчинникова. Им палец в рот не клади. Они грудью встали на защиту демократии и отбивали атаки Ефимова, грозя ему анафемой и «судом истории».

На утро следующего дня, 20 августа, пишет далее Василий, примерно с часа дня стало намного легче.

«Неожиданно и к моей большой радости появился Володя Надеин… Последние полтора года он работал нашим собкором в Вашингтоне. … 21 августа приехал из Пахры Друзенко и активно стал помогать нам».

Тут я представил себя на месте Никиты Михалкова, который вот уже несколько лет ведет программу «Бесогон» на канале ТВ-24. Не большой поклонник его творчества я, тем не менее, не нахожу ничего лучшего, как продолжать в том же духе, сопроводив намеченную цитату его обычным; «Вот обратите внимание, что пишет этот, с позволения сказать, эксперт»:

«Дома я долго не мог уснуть, постоянно вслушивался — теперь уже с домашнего приемника — в «Свободу» и «Эхо Москвы», которые блестяще делали свое репортерское дело. …Когда «Свобода» переключилась на ночную Прагу и гигантский тамошний митинг заявил о солидарности с москвичами всего народа Чехословакии, той Чехословакии, которая день в день двадцать три года назад была растерзана советскими танками, — в этот момент я так остро ощутил историческую важность и трагичность всего того, что происходит в Москве, в чем обязательно надо участвовать, что не смог сдержать слезу».

Извольте мне простить ненужный прозаизм и столь чуждые моему сердцу длинноты в качестве лирических отступлений. Но они, на мой взгляд, того стоят. Они помогают уяснить, как на полиграфе, правду говорит клиент или лукавит, как большой проказник. Особенно хорошо про слезу.

Пошли дальше. И вот самое интересное. Кажется, я напал на след и затаил дыхание.

«…вечером 21 августа я закрыл эту дверь изнутри, попросил секретаршу Наталью Пантелеевну никого не впускать. Мы здесь остались втроем: Надеин, Друзенко и я. Договорились, что утром будем снимать с работы главного редактора. Прикинули статьи проекта соответствующего постановления редакционной коллегии. Текст у себя дома писал Володя.

Утром 22 августа я ехал на работу вместе с Бовиным: сначала редакционная машина взяла его на Большой Пироговской, потом меня на Чистопрудном бульваре. Едва я сел на заднее сиденье, Саша твердо сказал:

— Надо снимать Кольку!

Говоря это, он не знал, что предстоит на утренней планерке, а я не стал говорить о задуманном».

Прочитав эти строки несколько раз, я не поверил своим глазам. Ощущение такое, будто свет божий тебя озарил, и ты прозрел во тьме исканий. Был настолько ошарашен и изумлен, что только и мог сказать: «Опа!».

Выходит, меня, как старого воробья, провели на мякине, как последнего фраера, нагло, без зазрения совести. По мере того, как погружался в заданную тему, душевная боль становилась все более нестерпимой, а жгучее негодование – все более праведным.

В этом плане стенания городничего - Антон Антоновича Сквозник-Дмухановского из гоголевского «Ревизора», который сосульку, тряпку принял за важного человека, кажутся мелкими и ничтожными по сравнению с терзаниями моего слабого рассудка.

Это что ж получается, три гопника обвели нас всех вокруг пальца. На что повелись, чего было в этой пустой «Декларации независимости» такого заманчивого? Чем всё кончилось, хорошо известно. Разорением и позором. Никаких иллюзий ни у кого на этот счет уже не осталось.

Кроме Васи, конечно. Он, рабочая кость, крановщик, парень с Петроградской стороны, прошедший огни, воды и чертовы зубы, большую школу советской журналистики, пересчитав все ступеньки карьерной лестницы от стажера до главного редактора, до сих пор верит в свое мессианское предназначение и в то, что ему на роду было написано сыграть решающую роль в избавлении нас грешных от тоталитарного режима и порадеть за демократию.

В чем, собственно, и расписался без страха и упрека на страницах своей 400-страничной монографии. Вы посмотрите, что он пишет, этот борец за правое дело, обращаясь к читателям, и в назидание потомкам:

«…должны понять, что собой представлял Советский Союз, и почему демократическая Россия так долго вырывается из отечественных тоталитарных оков».

Ну, что тут будешь делать, горе, да и только. Так и хочется спросить, за кого ты нас держишь, начальник? Но знаю, ответ будет таким же неискренним и лукавым, как и его исповедальные откровения на алтаре «Известий». Вместо покаяния – лицемерные сентенции о независимости прессы, свободе слова и высоком моральном долге «второй древнейшей».