Пo данным ВОЗ, на 26 июля с. г. число инфицированных COVID-19 в мире превысило 16 миллионов. Россия в этом списке четвертая (806 720 человек) после США, Бразилии и Индии. Отмечая некоторые успехи в борьбе с пандемией, эксперты снова обращаются к теме «оптимизации коечного фонда», указывая на допущенные ранее ошибки и просчеты по ходу реформы отечественного здравоохранения.

В частности, в заявлении партии «Справедливая Россия» говорится, что именно в результате пресловутой оптимизации, проведенной правительством Медведева, были резко сокращены количество коек и другие возможности инфекционной медицины.

Как считают в Общероссийском народном фронте (ОНФ), политика Минздрава в этой области была «неразумной». К апрелю 2016 г. количество коек в инфекционных больницах страны с 1991 г. сократилось в 2 раза, а смертность выросла в 1,8 раза.

Тем не менее, выступая с отчетом в Мосгордуме 18 декабря 2019 г., мэр Сергей Собянин говорил, что оптимизация системы здравоохранения столицы при нём принесла «большую пользу и персоналу медучреждений, и пациентам».

Отмечается, что политика сокращения коечного фонда в лечебных учреждениях РФ началась сразу же после начала реформ и была признана «первоочередной» с точки зрения избавления от советской плановой системы экономики.

В этой связи вспоминается один эпизод «с койками» из моей журналисткой практики, когда я был корреспондентом «Известий» в Германии.

Шел 1998 год. Я снимал под корпункт комнату в большом посольском доме в Бонне, точнее, в Бад-Годесберге на Peter Schwinger Str., 6. С послом Крыловым у меня отношения как-то сразу не заладились, и местный главбух драл с меня по 985 марок в месяц за небольшую «однушку».

- А подешевле нельзя, - спрашивал я посольского Иудушку, желающего оставить меня без штанов.

- Никак нет, - издевался он над очередной жертвой своей непомерной алчности. – Уж такие времена, знаете ли, мы теперь сами на хозрасчете. Впрочем, если вас это не устраивает…

- Nichts zu machen, - сказал я, - согласен.

Он сгреб деньги со стола, пересчитал дважды и запер в сейф. Посольская восьмиэтажка, некогда забитая до отказа, на тот момент представляла собой большую общагу, где селился низший состав дипкорпуса, атташе, третьи секретари, обслуживающий персонал – шофера, сантехники, связисты, повара, а также некоторые журналисты, в частности, «Комсомолки» и ТАСС.

Дом был обитаем только наполовину, остальное пустовало. Номера сдавались командировочным, заезжим бизнесменам и даже туристам на коммерческой основе. Комиссия из Москвы предложила вообще снести его «к чертям собачьим», а то за аренду земли немцы требуют большие деньги. В одной из таких комнат с запахом плесени и болотной гнили, я и обитал до переезда в Берлин.

Посольские товарищи настолько увлеклись коммерцией и хозрасчетом, что предложили и мне еще поучаствовать в одном проекте, который, по их мнению, станет примером беззаветного служения Родине.

У них широкое одобрение получила инициатива под названием «великий почин». Дипломаты и техсостав состязались друг с другом в щедрости, жертвуя в общую копилку кто сколько может.

Собрать нужно было 15.000 марок, чтобы, как было сказано в обращении, сделать «по-настоящему хорошее дело». Суть дела заключалась в том, чтобы отправить в Россию часть гуманитарной помощи, давно уже лежавшую на немецких складах.

Нет, речь шла не о продовольствии, с которым у нас были перебои. Речь шла о медицинском оборудовании. Однако щедрости посольских работников, если бы они даже наскребли 15 тысяч, хватило бы на отправку лишь 80-й части груза, то есть одного госпиталя. Кто и как вывезет остальные, вопрос.

Впервые об этом имуществе федерального ведомства по гражданской обороне заговорили лет пять назад. Тогда Германия, пожинавшая плоды мирного объединения, избавлялась от того, что накопила в годы «холодной войны».

Сколько всего таких госпиталей было припасено на «час Х», оставалось тайной, но когда немцы решили их подарить нуждающимся, России было предложено взять 80 госпиталей. Каждый был рассчитан на 200 коек и укомплектован всем необходимым для обслуживания хоть младенцев, хоть людей самого преклонного возраста.

Перечень одного комплекта содержал 187 наименований – от нарукавной повязки «красный крест» до рентгеновского аппарата и набора операционных инструментов. Стоимость одного госпиталя – 1 млн. марок.

Почему Москва сразу не приняла этот дар, сказать трудно. То ли мы еще не отошли от «горбачевской гуманитарки», уязвившей наше самолюбие, то ли гордость не позволяла. Но мне кажется, уже тогда у нас началась борьба с «излишками советской системы здравоохранения», в том числе и с койками. А тут еще немецкие…

Немцы готовы были взять на себя даже транспортировку. Много госпиталей ушло в Африку, в Латинскую Америку, Прибалтику… Россия снова вернулась к этому вопросу в 1997 г. в ходе визита в Бонн вице-премьера Бориса Немцова.

Он дал команду Минздраву «освоить бесплатную технику». Летом сумели забрать один комплект, что называется, на пробу и доставили в подмосковный Чехов. Местные врачи не могли нарадоваться, просили еще. Несколько комплектов перевезло на своих плечах МЧС.

Хозяева просили поспешить с вывозом: склады, где хранилось оборудование, выставлены на торги. Их раскупали частные фирмы. Но у нас никто не чесался. Правда, Евгений Примаков распорядился выделить из бюджета деньги на перевозку 30 комплектов, остальные 50 должны взять на себя спонсоры. Но их было не сыскать, как сквозь землю провалились.

Координатор в ведомстве по гражданской обороне фрау Бригитта Якобус по секрету сообщила мне, что на свой страх и риск держит российский груз на складах, нарушая указ министра и отбиваясь от назойливых визитеров из других стран, готовых хоть сейчас взять все добро и вывезти к себе. Она знала, что Россия нуждается в медицинском оборудовании, но не понимала, почему за ним никто не едет.

Обо всем этом я и опубликовал заметку в «Известиях» - «Господа, помогите России вывезти гуманитарный груз из Германии». Что тут началось! С того момента попадание в анклав родного Отечества, то тесть на территорию посольства РФ по адресу Вальдштрассе, 42 для меня стало проблемой. Начальство приказало меня не пускать. Да я и не особенно горевал, всё равно скоро уезжать в Берлин.

Управдом Михалыч, он же привратник, дворник и сантехник одновременно, всякий раз теперь ловил меня во дворе и спрашивал, заплатил я за стоянку машины и за телефон, которым пользовался, когда мне звонили из Москвы, чтобы передать заметку в номер.

Иногда он заходил ко мне на восьмой этаж, пытливым взглядом окидывал мое скромное жилище и всё норовил узнать, не надумал я купить у него старый «Додж», который он прихватил где-то по случаю и никак не мог пройти таможню.

- Ну ладно, - говорил он закрывая дверь, - если кого вздумаешь привести в номер, запишись в книгу.

Если правда, что королей играет свита, то Михалыч был самый подходящий для этой роли актер. Посол, запретивший допускать меня на пушечный выстрел, высоко ценил его сторожевые качества.

Сам Крылов не производил впечатление тонкого интеллектуала, гиганта мысли или опытного дипломата. Это была довольно серая личность, обладающая примитивным мышлением, непрезентабельной внешностью и косноязычной речью.

Немцы его так и называли – Mausgrau (мышиный цвет). Кстати, немецкого языка он не знал. В институте, где мы учились, как оказалось, в одно и то же время, но на разных факультетах, изучал английский и португальский. Специальность – валютные и кредитные отношения. В 1993 г. Козырев взял его своим заместителем. На данный момент – кооперативный менеджер, АФК «Система».

Я бы не поставил eго даже близко с такими выдающимися постпредами России в Германии, как Фалин, Квицинский, Терехов. Осталась фотография, где он, бедняга, ведет под руки пьяного Ельцина, который надрался по случаю официального визита в Бонн летом 1998 г. и последней встречи с Колем. Через пару месяцев канцлером ФРГ стал Герхард Шрёдер.

Борис Виноградов

Полный текст на сайте https://proza.ru/2020/02/25/2153