Штурм Капитолия 6 января с. г. в Вашингтоне кое-кто сравнивает с поджогом рейхстага 1933 г. Мне же приходят на ум времена не столь отдаленные – октябрь 1993 г., штурм Белого дома в Москве. Аналогии, на мой взгляд, куда более очевидные, и не важно, что там речь идет о приходе Гитлера к власти, а у нас – Ельцина. Не могу, однако, отделаться от мысли, что все эти три события, разделенные во времени и пространстве, каким-то мистическим образом связаны между собой.

Итак, шла осень 1993 года. На Краснопресненской набережной кипели митинговые страсти, отношения между Кремлем и Верховным Советом больше напоминали бои без правил. Ельцин не признавал власть Хасбулатова, завещанную ему конституцией, спикер парламента требовал от хозяина Кремля явиться «на ковер» и отчитаться.

В конце сентября, перед тем, как уехать в Монголию в небольшую командировку, я решил прогуляться по Москве. По Калининскому проспекту шел пешком в сторону Москва-реки, и по мере приближения к ней все больше встречал знаков надвигающейся беды. Будто вернулся август 91-го, только декорации были другие. У Горбатого моста стояли пикеты в поддержку депутатов, громогласно предающие анафеме «Иуду-Ельцина».

В самом Белом доме, куда с попал без особого труда, лишь охранник на входе попросил достать удостоверение «Известий», я обнаружил пустые кабинеты, темные коридоры и тяжелый спертый воздух, какой обычно сшибает в нос на пороге вокзального туалета.

Шли шестые сутки, как здание было отключено от связи, света, воды и тепла. Канализация не работала, подвоз еды и питья был ограничен. Депутатам, отказавшимся покидать свои рабочие места, приносили бутерброды, суп и горячий чай в термосах сердобольные родственники и знакомые.

Там я встретил еще одного известинца - Юрия Хренова. Он сидел в компании единомышленников за небольшим столом в холле на втором этаже и пригласил меня «разделить одиночество». В глазах утомленных сидельцев я увидел безразличие и обреченность, в них не было прежней отваги и решимости стоять до конца.

Я посидел с ними немного и понял, что говорить, собственно, не о чем. Никто из вынужденных сидельцев Дома Советов не рвал на себе рубаху, не кричал проклятья в адрес «кремлевского узурпатора», не каялся и не звал к топору.

Они просто не знали, что им делать дальше, и просто чего-то ждали. Я сказал, что времени у меня мало, завтра улетаю в Монголию, надо успеть собраться и вышел на набережную глотнуть свежего воздуха.

4 октября, вернувшись из Дархана, где мне показывали кожевенный завод, часа в три по полудни я вошел в вестибюль моей гостиницы в Улан-Баторе и увидел, что народ толпится у телевизора. На экране страшные кадры «русского Апокалипсиса» – танки с моста бьют по Белому дому, и черный дым, рвущийся из окон, клубами всходит к небесам.

Сначала подумал, что показывают какой-нибудь голливудский блокбастер, но потом заметил в нижнем углу эмблему CNN – live. Я смотрел на экран, словно завороженный, и не верил глазам своим. Спросил у одного иностранца, это Москва?

- Yes, yes, Moscow, really.

У меня было чувство, будто я наблюдаю последний акт бездарного спектакля, который начался 19 августа 1991 г. и длился чуть более двух лет. Разница лишь в том, что первый акт я смотрел воочию, находясь за окном здания на Пушкинской площади, а заключительный – тоже в режиме реального времени, но далеко от Москвы, в экзотической Монголии.

В древней азиатской стране, удивившей меня обилием ярких впечатлений, самобытной культурой, уникальным отношением ее мудрых граждан к векам, эпохам и человеческой истории. И еще вспомнилось, что бедный Поприщин у Гоголя начинает свои записки именно 4 октября, а потом утверждает, что мозг у человека находится не в голове, а приносится ветром со стороны Каспийского моря. 

Пару дней спустя, оказавшись в Москве, я узнал страшные подробности кровавых событий, разыгравшихся у стен Белого дома и в Останкино. Очевидцы рассказывали вещи, от которых шел мороз по коже, и разум отказывался воспринимать их как данность.

В понедельник 4 октября в пределы Садового кольца ввели 1300 солдат. Рано утром колонна БТР размазала по асфальту хилые баррикады, а в 10 утра четыре танка Т-80 въехали на мост через Москву-реку, и началась пальба.

За минуту до этого Ельцин звонил Хасбулатову и предложил сдаться «по-хорошему». Тот отказался и, поняв, в чем дело, быстро покинул свой кабинет на десятом этаже. Через минуту туда прилетел первый снаряд. В здание вломились десантники и быстро зачистили кабинеты.

Ужасающее зрелище - танки, бьющие с моста по Белому дому, где в августе 1991 г. Ельцин без единого выстрела одержал победу над ГКЧП. Жалкий вид Хасбулатова и Руцкого, идущих на эшафот в Лефортово.

Вечером Ельцину вручили трофей - курительную трубку Хасбулатова. Он брезгливо взял в руки, посмотрел на ореховый мундштук и швырнул на пол. По неполным данным, в тот день погибло 187 человек, 437 ранено. 

По Дому Советов танки генерала Евневича выпустили 24 снаряда. 7 октября указом Ельцина генералу, с которым, кстати, я незадолго до этого встречался в Приднестровье, где он командовал 14-й армией после Лебедя, было присвоено звание Героя Российской Федерации «за мужество и героизм, проявленные при выполнении специального задания».

Но больше всего меня поразило то, что моя газета, объявившая себя защитником свободы слова и прав человека, называла этот кошмар победой демократии.

В тот же день, когда по улицам Москвы лилась кровь, «Известия» публикуют так называемое «Обращение к согражданам», в котором защитники Верховного Совета представлены как “убийцы”, “красно-коричневые оборотни”, утверждалось, что “эти тупые негодяи уважают только силу”.

Авторы «письма 42-х» - творческие личности с тонкой душой эстета, что называется, ум, честь и советь нации требовали от Ельцина немедленного роспуска и запрета коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений.

Заслуженные деятели искусств как бы представили миру новый вид драмы - в стиле панического беспокойства, утраченного равновесия и осознанного банкротства идей. Думаю, в тот момент они совершенно не имели понятия, какому монстру поют осанну, перед кем заискивают и мостят дорогу к единоличной власти.

Совершенно в духе грибоедовского Скалозуба помимо всего прочего они требовали закрыть газеты “День”, “Правда”, «Рабочая трибуна», “Советская Россия”, “Литературная Россия”, «Гласность», телепрограммы “600 секунд” и других СМИ.

Заодно - приостановить деятельность органов советской власти, признать нелегитимными Съезд народных депутатов, Верховный Совет и даже Конституционный суд. Тот самый КС, который год назад одобрил захват «Известий» группой лиц и тем самым спас их от юридического банкротства. В итоге, говорилось в обращении, нужно как можно скорее отдать под трибунал «организаторов и участников кровавой драмы».

Истеричность тона и ханжество указанных претензий была очевидна всем здравомыслящим. Ну, как тут не вспомнить строки из классической работы В.И. Ленина «Детская болезнь левизны…» насчет взбесившегося от ужасов капитализма мелкого буржуа и малахольных обожателей либеральных ценностей.

Вот уж поистине, если бог хочет наказать, он лишает рассудка. И на этом фоне «Известия» выглядели как самая проельцинская газета. По степени лояльности и преданности Кремлю ей не было равных. Любопытно, что её совсем не коснулись запреты и цензура, введенные по указу президента.

В отличие от того же «Коммерсанта» или «Независимой газеты», которые уж точно никак не назовешь поклонниками Хасбулатова, но в те дни они выходили с белыми пятнами на первой полосе вместо репортажей и комментариев.

Оно и понятно, знающие люди признавали нашу газету заинтересованной стороной конфликта, она зависела от власти и служила ей (чуть было не сказал верой и правдой). В данном случае ни о какой вере и правде речь не идет. Это было бы слишком цинично. Вот такие мысли владели умами многих из нас, переживавших за судьбу газеты, которую мы уже почти не считали своей.

Собственно, об этом я и думал, когда писал свой первый очерк о Монголии - «В гостях у потомков Чингисхана». Я рассказывал о новом Улан-Баторе, первой фондовой бирже в степном краю, о вертикальной письменности, которая пришла на смену кириллице, о культе великого хана Монгольской империи, о связях с Россией…

Очерк был опубликован на загонной полосе без каких-либо купюр, и я уже, наслушавшись хвалебных отзывов, принялся за вторую часть, но неожиданно для себя услышал на планерке, как главный редактор дает кому-то выговор за то, что поставили не серьезный материал, а «путевые заметки»:

- Что за манера, - гневно распекал он. - Чуть куда съездил, и сразу об этом писать. Кончайте такую практику.

То, что Голембиовский любил иногда показать строгость, не терпит возражений и может в любой момент заткнуть рот неугодному оппоненту, знали все. Но оказалось, все гораздо проще. Ребята из отдела информации потом мне сказали, что накануне событий у Белого дума меня заметили в здании парламента, и кто-то доложил хозяину

Пошли слухи, что я там был неспроста, якобы ходил на тайную встречу со злейшим врагом «Известий» - Хасбулатовым, к которому нанялся в шпионы. А в Монголию уехал, чтобы замести следы…

Борис Виноградов