Есть какая-то символика в том, что эта печальная новость явилась под праздник – День защитника Отечества. Умер едва ли не последний из столпов той незабвенной эпохи, уходящей от нас все дальше в глубь времен, в беспредельность. Валентин Михайлович Фалин - истинный сын Отечества, патриарх советской и российской дипломатии, талантливейший журналист, историк и летописец. Уникальная личность, один из тех, кого принято называть «ходячая энциклопедия», служение родине было для него смыслом жизни, сутью земного бытия.

Благодарен судьбе, что дарила мне возможность на протяжение нескольких лет быть рядом с ним, общаться и трудиться на одном поприще. Валентин Михайлович пришел к нам в иностранный отдел «Известий» политическим обозревателем с поста первого заместителя начальника отдела международной информации ЦК КПСС осенью 1982 г.

Я тогда тоже в некотором роде чувствовал себя в отделе новичком после возвращения, как тогда говорили, из длительной зарубежной командировки. Позади – годы пребывания в Ханое, где находился региональный корпункт газеты «Известия», освещавшей события в странах Индокитая – Вьетнам, Лаос, Камбоджа, Бирма, Таиланд...

В тот день мне выпало дежурство по номеру, я отвечал за верстку «загонной» полосы, где размещались крупные статьи, обозрения, мнения политических обозревателей, очерки и т.д. Ее делали заранее и готовили особенно тщательно.

Но тут утром сообщили, «к нам пришел Фалин», и сегодня надо поставить его материал на «загонную». Значит, переверстка, неизбежный аврал, выход из графика, взбучка от начальства, выговор по общественной линии. Хотя, порядки были не строгие, администрирование - не в чести.

Как на зло, Фалин написал больше, чем его просили, статья о кризисе в советско-американских отношениях не лезла в прокрустово ложе «загонной». Я делал все, чтобы дать ему как можно больше места, но полоса, как говорил мой верстальщик Иван Моисеевич, не резиновая. Пришлось выставить хвост строк 25.

Но Валентин Михайлович ни за что не хотел сокращаться. Он сам пришел в цех, встал у талера и никак не мог взять в толк, почему это не лезет. Когда дошло, взял оттиск и стал «резать по живому» - сокращать отдельные слова и выражения. До сдачи номера оставалось несколько минут.

Так дело не пойдет, сказал я ему и предложил убрать один абзац, где, как мне казалось, было много рассуждений, но мало информации. «Вы так думаете?», - спросил автор, глядя на меня, как на бессердечного Прокруста. Затем, видно, понял, что иного не дано, и только вздрогнул, когда я твердой рукой срезал «лишний абзац». Газета вышла вовремя.

Затем было еще много дежурств, встреч, бесед, разговоров. Работать с Фалиным было одно удовольствие. С четвертого этажа мы часто ходили к нему кабинет на шестом, где сидели политические обозреватели – Бовин, Кондрашов, Гейвандов. Особая каста, признанные авторитеты, цвет, элита, гуру международной журналистики в СССР.

Но с Фалиным у меня особые счеты. Он мне нравился как человек, настоящий русский интеллигент с мягким голосом, хорошими манерами, внешностью тургеневского аристократа. И он почему-то улыбался мне, здороваясь при встрече в коридоре или в лифте. Мы с ним из одной Альма-Матер. Вспоминали Анну Ильиничну – нашу общую учительницу немецкого языка в МГИМО...

Есть, мне кажется, и особая символика в том, что здание на Пушкинской площади мы покинули одновременно – в середине 1986 г. Правда, я на время, отправившись опять в длительную командировку, он – навсегда. Последний раз мы встретились на Старой площади, когда оба выходили из 2-го подъезда здания ЦК, получив инструкции и благословение на новую ответственную работу.

Валентина Фалина по рекомендации секретаря ЦК КПСС Александра Яковлева «кинули на прорыв», укреплять идеологические ряды в должности председателя правления агентства печати "Новости" (АПН). Мне же путь лежал снова на Восток – в государства Индокитая и АСЕАН. Шел второй год горбачевской перестройки.

Позже он говорил; «Тогда я сглупил и вернулся в большую политику. Возврат был оговорен рядом условий, в частности предоставлением права напрямую докладывать новому генсеку мои соображения по любым вопросам внутренней и международной жизни».

Судьбе, однако, было угодно снова свести нас в том же месте – на Старой площади. В декабре 1987 г. международный отдел ЦК КПСС решил собрать всех начальников советских корпунктов за рубежом – передовой отряд работников пера – на нештатное совещание. Перестройка к тому моменту буксовала, надо было что-то делать.

Фалин, в отличие от старших товарищей, призвал не поддаваться эйфории и выступил с предупреждением насчет торжества идей социализма как в Европе, так и у нас дома. Его слова звучали явным диссонансом в потоке бодрых отчетов и духоподъемных речей предыдущих ораторов, бывалых мастеров пропагандистской накачки.

Он уже тогда вполне отчетливо сказал, что мы теряем союзников в Восточной Европе, близкие нам по духу коммунистические партии и оставляем их без четких ориентиров. Причем, делаем это в одностороннем порядке, не советуясь с ними и даже не ставя в известность. 

До сих пор слышу его убежденный голос. Одного не могу понять, почему эти здравые мысли, поистине пророческие слова не доходили до ушей и сознания цековских бонз. Даже мы, сидящие в зале журналисты, а нас там набилось более тысячи, чувствовали наступление смуты, хаоса и разрухи в головах. Устами Фалина звонил колокол.

В антракте мы встретились. Я ему подарил фотографию, которая раньше лежала на моем рабочем столе в редакции. Там он, посол СССР в ФРГ, сидит вместе с Гельмутом Колем и Гансом-Дитрихом Геншером. Снимок запечатлел момент одной из его встреч с канцлером в Бонне. 

По выражению лиц хорошо видно, с каким почтением оба немца заглядывают в глаза чрезвычайного и полномочного представителя советской власти в ФРГ, который, впрочем, довольно равнодушно смотрит куда-то вниз.

Валентин Михайлович поблагодарил за фото, спросил, как дела и ответил на пару вопросов. Меня интересовала Германия. Фалин сказал; «Через год она будет единым государством. Жаль Хоннекера». Как в воду смотрел.  


Борис Виноградов,

«Многополярный мир», 24 февраля 2018.